«Сибгипротранс»
Дорогие товарищи!
Посылая настоящее письмо, я прошу опубликовать и обсудить его на страницах вашей стенной газеты «Проектировщик транспорта».
Бывая иногда в «Сибгипротрансе» и его музее им. А.М. Кошурникова, я с чувством глубокого уважения и удовлетворения встречаюсь с работниками института, свято блюдущих память об А.М. Кошурникове и его товарищах. Особо признателен я М.Ф Коковихину за постоянное и полезное внимание к многочисленным друзьям института, в частности, ко мне лично, за его немалый общественный труд. М.Ф. Коковихин постоянно пишет мне, держит меня в курсе дел музея, присылает материалы, которыми я интересуюсь, как писатель. В последнем своем письме он сообщил, что летом 1977 года на месте гибели А.М. Кошурникова устанавливается памятный знак с металлической пластиной, где будет воспроизведена последняя запись «Дневника» изыскателя. Наверное, уже заказывается эта пластина из нержавейки или титана, фотографируется и проясняется заключительная, святая страница «Дневника», и вот в связи с этим есть у меня к товарищам из «Сибгипротранса» довольно серьезное и несколько деликатное дело.
В 1969 году «Сибгипротранс» выпустил на ротапринте «Дневник А.М. Кошурникова». Вскоре его прислали мне с письмом, в котором сообщалось, что в это издание внесено 63 поправки по сравнению с прежним, томским. Не имея их реестра, мне было трудно судить обо всей проделанной работе по уточнению текста «Дневника». Однако я сразу же обратил внимание на последнюю поправку в последней, чрезвычайно важной, поистине бессмертной записи изыскателя: вместо «я иду пешком» напечатано «я иду ползком!»
В сопроводительном письме особо подчеркивалось: «Понимаете, какая разящая разница. Обидно, что эта серьезная ошибка вошла в тексты Ваших книг и Коптелова, и ряда других авторов газетных и журнальных статей».
Сразу же по получении «Дневника» и письма я сообщил, что сомневаюсь в верности этой поправки и правомочности сотрудников музея им. А.М. Кошурникова самостоятельно вносить столь существенную поправку в такой важной исторический документ. Замечательный этот документ принадлежит не только истории вашего института, но также и истории нашего народа и государства. Поправка такого рода непременно должна быть тщательно рассмотрена авторитетной комиссией, включающей графологов — такие специалисты есть и в гражданских научных учреждениях, и в военных, и в Институте криминалистики МВД; также необходимо было просмотреть текст подлинника в лучах специальных приборов, улавливающих микроскопические следы карандаша.
Не являясь специалистом нужного в данном случае профиля, решаюсь все же высказать свои сомнения в правильности вышеуказанной поправки, которые сводятся к следующему:
1) Сотрудники музея, уточняя текст, основывались на фотокопии, а не на оригинале «Дневника» А.М. Кошурникова, что в принципе методологически неверно, если речь идет о 63 поправках, в том числе такой важной.
2) Сразу же по получении последнего издания «Дневника» я с заведующим отделом литературы газеты «Советская Россия» писателем Владимиром Новиковым (ныне он работает в «Советской культуре») поехал в музей Революции, Научный сотрудник музея (фамилию я запамятовал за шесть-то лет, но можно хоть завтра установить) достала из фондов оригинал «дневника» и мы втроем долго сидели над ним и его последней страницей. Мнение каждого и общее всех троих — «пешком», а не «ползком»!
3) Мы сравнили 71 страницу сибгипротрансовского выпуска «Дневника», где воспроизводится последняя страница записок А.М. Кошурникова, присланную «фотокопию» новой записи с оригинальной, 33-ей страницей подлинника. В издании и фотокопии явная подправка! Вторая буква исследуемого слова грубо закруглена на «о», третья чуть отделена и действительно может сойти в такой транскрипции за «л». Знак переноса исчез, зато дописана закорючка с уголком и закруглением, означающая «уточнительскую» нижнюю часть буквы «з». (Прошу к моему письму приложить фотокопию двадцатилетней давности, которою я когда-то пользовался, новую «фотокопию» и 71 страницу издания, чтоб каждый читатель вашей стенновки мог сам убедиться в моей правоте).
4) Допускаю, что уточнители действовали из хороших, хотя и наивных побуждений, и поэтому не решились совсем стереть черточки под буквой «ш» в слове «пешком», лишь слегка укоротили ее. А ведь эта черточка очень важна для расшифровки слова! А.М. Кошурников ставил черточку над буквой «т» (на этой же странице: «вторник», «вероятно», «Костя» во втором написании, «вместе», «добиться», «вытащить», «так», «тяжело».) Этой черточки он не ставил, если писал «т» с одной палочкой («катастрофа», «Костя» в первом написании, «с плотом», «метров», «вероятно»).
Но Кошурников всегда ставил черточку под буквой «ш». (на этой же странице «пишу», «произошла», «Алеша» и «пешком», последнее, самое сейчас для нас важное слово).
5) У Александра Михайловича, в сущности, нет в «Дневнике» стилистических или грамматических ошибок. Он тонко чувствовал русское слово. (На этой же странице, например, «к берегу добиться помог я ему» — не каждый, знаете, писатель найдет такое емкое и точное выражение, а Кошурников-то замерзал!). Мне кажется, он был от природы литературно талантлив и, если б хотел сказать, что он ползет, а не идет, то написал бы просто, как просто делал все в жизни: «ползу», а не «иду ползком».
6) Выражение «иду пешком» также вроде бы может вызвать некоторое сомнение в правильности стилистической своей конструкции. Однако оно единственно правильно в контексте «Дневника», а также психологически. Изыскатель «шел пешком» в отличие от прежнего способа передвижения, на плоту или даже оленях, когда товарищи тоже «шли». (См. запись от 24 октября — «Прошли порог…»; 25 октября: «до порога дошли скоро»). После этого плота изыскатели, как писал автор «Дневника», «шли пешком». Посмотрите запись от 26 октября: «Завтра еще пойдем пешком». За 31 октября: «Прошли пешком от Базыбая три километра»… Заметьте, А.М. Кошурников не писал «Прошли от Базыбая», а «прошли пешком от Базыбая…» И, естественно, что через три дня он напишет: «Я иду пешком».
7) Невозможно себе представить, что голодный, обессилевший человек может долго ползти, «идти ползком» по мокрому, тяжелому снегу толщиною 80 см., под которым и колдобины, и кустарники, ямины. Пусть попробует это сделать даже упитанный, полный сил мужчина либо юноша-спортсмен. Уходишься через десять метров, да и лицо будет бороздить по снегу.
8) А.М. Кошурников знал, что до жилья более 30 километров. Он до последнего вздоха сохранял трезвость ума и не мог выбрать совершенно безумного способа передвижения.
9) Изыскатель этот в принципе не мог ползти, не та натура у него была. Он, наверное, шел и упал, окончательно обессилев или почувствовав, что сдает сердце — на много дней раньше он в «Дневнике» протокольно записал, что начал сдавать, годы уже не те. Возможно, что он сел отдохнуть, заснул и замерз. Общеизвестно, что смерть в такой ситуации приходит незаметно.
10) Представить А.М. Кошурникова ползущим — в некотором смысле унизительно для его памяти и даже для нас, а давать пищу для таких представлений весьма сомнительной поправкой… даже не знаю, как назвать это деяние.
Каждое слово «Дневника» А.М. Кошурниксша свято для многих тысяч наших соотечественников, даже для миллионов, наверное. Ведь ежегодно в стране появляется три миллиона новых читателей, для которых все в этом мире неизвестно и ново. И как прекрасно, что многие из них будут узнавать такого русского человека, каким был А.М. Кошурников, через его «Дневник» или повести о нем! Кроме того, его постепенно узнаёт мир — ведь только мои «Серебряные рельсы» вышли уже на английском, немецком, французском, испанском и финском языках.
Итак, я попрошу сибирских изыскателей по пунктам обсудить мое письмо и сообщить свои выводы.
4 октября 1976 г. С уважением Владимир Чивилихин
К сожалению, в газетах и журналах уже полным ходом рекламируется эта незаконная поправка. Последняя замеченная мною публикация на этот счет в №11 за 1975 год журнала «В мире книг». Это лишний раз говорит о необходимости и важности установления истины.