Порману Р.Н. (доцент Башкирского государственного педагогического института.)
Дорогой Рэм Николаевич! По Вашему письму я почувствовал, что Вы серьезно беретесь за дело. Чтобы ответить на два Ваших коротких вопроса, я должен исписать много бумаги — понимаете? Ведь это огромная тема — влияние подлинного народного художника на литературу и, скажем, отдельные черты «леоновского» — народность, публицистичность, гражданственность, художественное новаторство, философское осмысление жизни, отражение мира в личности писателя — требуют особого рассмотрения, большого труда и размышлений…
На мой взгляд, Л.М. Леонов, следуя русской классической литературной традиции, проторил свой большак, и творчество Старика (как мы заглазно его зовем), принципиально новый ракурс в образном видении мира, щедрый вклад советского писателя в культурную копилку человечества. Темой отдельного исследования мог бы стать его прием прессования реальности до символов, интересно было бы порассуждать о патриотизме, как движителе писательского вдохновения и т.д. и т.п. Короче, работы у Вас полно и Вы великолепно почувствовали в литературной сумятице серьезную тему, наметили, может быть, важнейшую проблему современного бумагомарания, хотите взять не фактики, а явление в искусстве…
А оно, несомненно, существует. Уважительное отношение к прошлому своего народа, отсутствие стремления лакировать или очернять жизнь, желание глубже понять и улучшить ее, знание народного языка и народных характеров — вот далеко неполный перечень того, что наследует мое поколение у Леонова, вернее, что сближает нас с ним. Возьмите М. Алексеева (особенно «Карюху»), С. Крутилина, А. Иванова, В. Солоухина, В. Липатова, В. Белова да помоложе ребят возьмите — В. Колыхалова, Ю. Сбитнева, В. Цыбина (в прозе) — без учета творчества Леонова они все были бы другими. Впрочем, я не могу больше писать — только что закончил статью «Уроки Леонова» на 1,5 печ. листа, даю ее в Пушкинский дом, где готовится сборник к 70-летию Старика. Там, правда, речь идет больше об уроках Леонова, преподанных лично мне, но много и другого, и я несколько устал от темы, понимаете меня? Может, вернемся к ней попозже, когда Вы мне сообщите свои наметки, чтоб я мог кое-что посоветовать. Пишите. Жму руку и желаю плодотворной работы.
10.2.68 г. Москва. Вл. Чивилихин
Порману Р.Н.
Уважаемый Рэм Николаевич!
К сожалению, я не думал над проблемами, которые Вас волнуют, и могу написать лишь сходу.
Вы пишете, что мне будто бы ближе Леонов-гражданин, а не Леонов-художник. Это предположение неверно, как неверно само противопоставление. Леонова, как всякого большого художника, я воспринимаю в целом — его идеи, мысли, образы, поэтику, стиль поведения, позицию, характер. Все это неразрывно, и даже дополняется и обуславливается взаимодействием. Есть тут другой вопрос о примате гражданина над художником в личности, в практике писателя. Я, так же как и Леонов, считаю аксиомой такой примат, естественным состоянием творческой личности наших дней. И вот исходя из этого надо, наверно, подходить к Леонову и проблеме его влияния. Это будет научно. Иначе, Рэм Николаевич, Вы, мне кажется, легко соскользнете на формальные, необоснованные натяжки, на отыскивание мелочных подобий в стиле, образах и прочем.
Как всякий самородный талант, Леонов неповторим и подражать ему нельзя. В заметках «Уроки Леонова» я пишу, например, что Леоновекий прием художественного иносказания — прессование реальности до символов — это принципиально новый ракурс в образном видении мира, щедрый вклад советского писателя в культурную копилку человечества. Этот способ концентрации идейно-философского подтекста не применял никто в мировой литературе, это леоновское, и искать это у нас, молодых писателей нового поколения — бесполезно.
Если же идти по упомянутой вами «деревенской теме», то это вообще малоплодотворное занятие. Вы вот поминаете дискуссию в «Литературке», называете Леонова среди первых «деревенщиков».
По-моему, это какой-то не тот разговор. Не знаю уж, кому это понадобилось придумывать этот термин — «деревенщики»?! Знаете, за дискуссией я не следил, у меня нет времени читать глупости. Извините за резкость суждения, но ведь для настоящего писателя абсолютно неважно, какой фон взять, какое полотно натянуть, чтоб сэкранизировать на него идеи и образы, которые ему не дают спокойно жить. А критическая болтовня о фоне часто уводит в сторону от главного.
Поясню простым примером. В «Уроках» я пишу, как один московский журнал разослал к 50-летию анкеты: какой, дескать, герой ближе всего Вам, полнее отвечает духу времени в литературе о гражданской войне, индустриализации, коллективизации, отечественной войне, современности. Ну хорошо, а если мне ближе всего герой, который не был прямым участником всех этих больших событий?
Действительно, «Русский лес» не относится ни к одному из означенных периодов и, если исходить из этой анкеты, то классический роман советской литературы как бы вне ее? Это же не так! Больше скажу — Иван Вихров с его глубинным и обостренным чувством истории, с его стремлением «заступиться за родничок», с его борьбой против «вертодоксов» и «притворяшек», с «плебейской неукротимостью в достижении цели» и т.д. — полнее подавляющего большинства остальных героев нашей литературы отвечал, отвечает, долго еще будет отвечать «духу времени». Иван Вихров учит быть гражданами и патриотами всех нас, где бы мы не служили Отечеству — в армии, в науке, в литературе, в партии, в деревне или на заводе.
Для меня «Русский лес» — самая «леоновская» вещь, но возьмите «Метель» или «Нашествие». И там, и там писателем движет главное, коренное, хотя экран, фон взят очень разный. А «Evgenia Ivanovna»? Совсем уж чуждый, «потусторонний» фон. Но этот бриллиант в нашей литературе сияет бесконечными гранями, в которых свет любви к родине — только лишь первый, самый очевидный луч…|
Но давайте возьмем нескольких писателей, берущих деревенский фон и перейдем ближе к делу, потому что Вы настойчиво спрашиваете, кого я числю в «леоновском строю». Исходя из очень конспективно изложенных выше соображений, из сути их, я считаю, например, маленькую «Карюху» Михаила Алексеева более «леоновской», чем все потуги целой обоймы молодых наших «деревенщиков» (о них я еще скажу). Или вот вдумайтесь в романы Анатолия Иванова — «Повитель» и «Тени исчезают в полдень». Эти книги очень «леоновские» и совсем по другим причинам, чем «Карюха». Какой в них бесстрашный взгляд в глубины человеческой психики, какое ясное видение врага, какая невысказанная мука художника, вынужденного ради будущего своего народа копаться в патологических изломах людских душ! Писатель своими образами кричит о том, чем он одержим, чем болен, и хотя в романах А. Иванова взят деревенский фон, он вполне мог быть иным.
А Солоухин «деревенщик» потому только, что он лучше остального знает деревню, у него оттуда слова, кунсткамера характеров, знание пейзажа, примет, красок, запахов и т.п., но дело в сути его идейно-творческих устремлений, наиболее полно раскрывающихся в публицистике последнего времени, и за это Л.М. Леонов числит его в своем активе.
Или возьмите молодого «деревенщика» Вячеслава Марченко, его повесть «На исповедь», опубликованную в прошлом году журналом «Молодая гвардия». Не надо также мучиться отыскиванием «леоновского» в повести «Дом» Аскольда Якубовского. И доброе отношение Старика ко мне я не отношу за счет того, что тоже много пишу о лесах и природе.
Вы интересуетесь, как конкретно я использовал «Уроки» Леонова в своей работе, в каких-то имя-рек повестях? На этот вопрос мне самому ответить невозможно. Я считаю свою скромную работу в литературе вполне самостоятельной и речь может идти только о духовном начале, о схожих идеалах, о критериях добра и зла, о понимании главного, сближающего нас. А о своей работе очень трудно говорить. Помню, я даже отмолчался, когда на мою повесть «Елки-моталки» набросились, как собаки, потому что считал это ненужным, да и видел к тому же, какими нитками были шиты мешки, в которые меня хотели упрятать, Родион Гуляев, дескать, убийца, и я оправдываю убийцу, доказывая будто бы, что такой человек как Гуляев имеет право убивать таких как Евксентьевский, что я якобы против интеллигенции, а мой идеал — ограниченный таежный парень, «дуб» и т.п. Между тем, доказать, что Родион убийца по тексту повести — невозможно, да этот поступок и не в «образе». Хотя главное-то в другом — спекулятивные критики почувствовали, что я по сути хотел сказать, и эта суть была им поперек пуза.
В Сибири ежегодно сгорало по 2-3 миллиона гектаров леса, прочтите мое «О чем шумят русские леса?» — «Октябрь» № 9, 1965 год, и судьба этих лесов натолкнула на повесть, на фон. Сложное мы время переживаем; есть люди, которые «гасят пожары», есть люди «возжигающие» их. Интересно мне недавно написал один читатель; он понял, что сломанная нога в повести «Над уровнем моря» — нечто большее, чем сломанная нога и спасение идет этого большего.
Письмо мое неожиданно получается длинным, у меня даже рука устала, и я не знаю, к делу ли я все это пишу. Понимаете, вот было штук семь или восемь рецензий на повесть, а сказал главное — простой читатель. И вот, Рэм Николаевич, Вы, как литературовед, затеявший интереснейшее исследование, должны много и объемно думать. Я поспешил, между прочим, в прошлый раз, назвав некоторых писателей. И Вы, мне кажется, спешите в своем выборе объектов. Скажу откровенно — зная некоторые аспекты сегодняшней жизни, я в последнее время буквально возненавидел «умилительную» литературу. Как много способных ребят пошло по легкому пути! Можно очень любить своих бабок и дедок, можно написать о них целые книги, на тысячу ладов благодарить их словами за добрые человечьи черты, воспитанные в нас, но как мы реализуем те надежды, что инстинктивно связывают наш народ с человеком, выделяет его из своей среды, как художника? И если писатель уходит от серьезных проблем времени, то как трудно, наверно, вашему брату-литературоведу отличить, где тут «творческая манера», а где трусость, лень и подлость! Сколько развелось в прозе общепсихологических медитаций, гедонистического эпикуреизма, фиксаций неясных ощущений, пошлого эпигонства в стиле, умилительно-лакировочного отношения к людям, природе. И я бы с удовольствием прочел в Вашей работе попутное исследование о «нелеоновском» в современной литературе. Вот еще одна болячка молодой литературы, в том числе «деревенской»; изображать «простых» людей опрощенными, бесталанными, несчастными горемыками. Это большая тема… Вы спрашивали, над чем я работаю. Вот в «Москве» №2 за этот год идет мой очерк «Земля в беде», обязательно посмотрите. Обдумываю новую повесть. Знаю пока «фон» — горы Тянь-шаня, да жанр — это будет, наверно, эпистолярная повесть. Все остальное рождается. Должна в этом году выйти книга в «Сов. России» — «Любит ли она тебя?», там есть кое-что. Это — публицистика на тему «Человек и природа».
До свидания, желаю успеха в работе.
Жму руку. В.Чивилихин
22.2.68. Москва. Извините за скоропись, очень устал.
Порману Р.Н.
Уважаемый Рэм Николаевич!
Вы постепенно втягиваете меня в дискуссию. Наверно, это обоюдно полезно, только честно сознаюсь, меня Ваше последнее письмо привело в недоумение. Вы спрашивали моего мнения по некоторым исходным принципам «леоновского» в Леонове и «леоновского» в современной литературе. Я, как умел, высказался. Сейчас Вы спорите со мной; зачем? Если у вас другое мнение и Вы на нем железно стоите, то я бы хотел сие окончательно понять.
Может быть, я повторяюсь, но попробую кое-что уточнить. Вы не согласны с тем, что символика Л. Леонова — принципиально новый ракурс в образном видении мира, считаете, что в этом он не неповторим и неиндивидуален. Но тогда Вы вообще не сможете говорить о том, в чем же он неповторим и индивидуален!
Мне кажется, что иносказание, как прием, вообще пронизывает художественное творчество. И Вы правы, говоря, что в мировой литературе «очень много писателей», пользующихся этим приемом. Но мы с вами имеем в виду символику Леонова, а не Сервантеса, Свифта, Гоголя, Мелвилла,Франса, Чехова и т.д. И не какой-то общий признак, характерный для поэтики все: этих очень разных писателей. Если у Гоголя, приблизительно говоря, — «невидимые миру слезы», у Мелвилла — мистические мріï (украинское слово тут точнее, чем любое русское), у Чехова — лирико-драматический подтекст и т.п., то Ваша задача заключается как раз в том, чтобы определить и квалифицировать к индивидуальное, особое, что несет в себе символика Леонова — и по форме, и по сути, и по связям формы с сутью. Где Вы в мировой литературе встречали, например, нечто похожее на леоновский родничок, пропитывающий своей живительной влагой весь «Русский лес»? А эпизодические Калина, Андрейчик-Ейчик — Чик, Матвей Вихров? Калина, например, несет в романе совсем иную ношу, чем, скажем, Поля — я это в смысле художественного замысла и воплощения, подспудных связей идейно-философского подтекста романа с реализацией его в конкретных образах. А Вихров и Грацианский, найденные с гениальной прозорливостью? Где Вы встречали подобное столкновение умов, идей, характеров, морали, целей, исполненное глубочайшей символики? Увлекательнейший аспект темы — связи символов с реальностью. И т.п. И вот, Р.Н., мне кажется, во всем этом(и многом другом, о чем надо думать Вам) — леоновский ракурс в образном видении мира, леоновская символика. Но совсем все другое, если Вы не видите этой самостоятельности…
Относительно «фона» я также остаюсь при своем мнении и совершенно не согласен с Вашим утверждением, что «деревенский фон для многих писателей органически необходим». «Многие писатели», которых Вы перечисляете, взяли деревенский фон только потому, что он им ближе, знакомее. И абсолютно, по-моему, недопустимо сближать Л.М. Леонова с этими писателями по признаку, намеченному Вами. Если идти по этому признаку — «деревенская тема», то уж куда они все ближе к Бунину, Шолохову, Панферову, Бабаевскому и Вы чувствуете, какая получается «сборная селянка»? К тому же, я думаю, Вы не осмелитесь называть Л.Леонова писателем, разрабатывающим «деревенскую тему». Подтягивать к нему «последователей» по этому признаку — значит, противоречить научности, объективности, здравому смыслу. И Леонов никогда не думал о деревне и ее людях в направлении, которому следуют, например, Астафьев или Белов!
Если и это для Вас неубедительно, то осмелюсь привести в пример свою писанину. Я плохо знаю деревню — это объясняется моей биографией, но почему же Вы тогда считаете, что моя работа идет в «леоновском ключе»? Из-за того, что я о лесе пишу? Но это же совершенно поверхностное и наивное объяснение! Нет, Р.Н., наверное, Вам надо исходить из сути, из того, что составляет идейно-философское и морально-этическое кредо художника, из того, что хочет принести людям писатель, за кого он и против кого. И без Вас, извините меня, все позапутано в сегодняшнем литературном процессе нашей критикой и литературоведением, без Вас у многих писателей Грацианские от литературы повырезали яйца и запутали словоблудием читателя…
Я бы очень хотел ошибиться, но мне кажется, что Вы собрались идти в своей работе по мелким формальным признакам и подобиям. (Ваше отношение к языку В. Белова, к одной сцене в «Карюхе» М. Алексеева, к тому факту, что В. Астафьев посвятил свою первую, слишком романтизированную повесть Л. Леонову и т.п.). И характер Ваших вопросов, обращенных ко мне, подтверждает это мое заключение. Нет, Р.Н., если Вы задумали написать такое исследование, то я Христом Богом молю Вас — не поминайте меня в своей работе; я не есть и не хочу выглядеть эпигоном кого бы то ни было, усваивающим язык, приемы и прочие формальные особенности старшего товарища по перу, которого я действительно считаю в какой-то степени своим учителем, а он меня в какой-то мере последователем.
Не обижайтесь на меня за некоторую резкость — у меня очень плохое настроение, меня взялись бить за «Землю в беде». Я просто хочу, чтоб Вы в своей работе поставили перед собой сверхзадачу, а не пошли по легкому пути. Эта задача требует больше раздумий о нашем времени и нашей литературе, о судьбах нашего народа, об эрозии человеческих чувств. Я искренне хочу, чтоб работа Ваша была весомой, серьезной, глубокой, «леоновской»…
Жму руку. Вл. Чивилихин
15.3.68.
Р.S. Буду благодарен, если Вы сообщите в журнал «Москву» свое мнение о моей «Земле в беде», там собираются продолжить разговор на эту тему.