Сергей Викулов
Первой мыслью, когда я взялся за перо, чтобы написать несколько слов о Владимире Алексеевиче Чивилихине была вот эта: он обладал острым аналитическим умом. И это было не главным. Не думаю, что подобным утверждением я принижаю его талант, потому как убежден: ум и талант — понятия неразделимые.
Как человек, он притягивал к себе каждого, кто хоть раз попадал в «магнитное поле» его угла, его интеллекта и обаяния. Силу этого притяжения наряду со многими счастливцами довелось испытать и мне. Впервые — очень давно, в 1967 году, когда я, приехав в Москву, стал работать в журнале «Молодая гвардия», а Владимир Чивилихин был и членом редколлегии, и одним из самых уважаемых его авторов.
Владимир Чивилихин, талантливейший прозаик и публицист, один из первых русских писателей стал лауреатом премии Ленинского комсомола. Она была присуждена ему в 1966 году за повести «Серебряные рельсы», «Про Клаву Иванову», «Елки-моталки». Чуть ли не с его повести «Над уровнем моря» мне и повелось начать свою редакторскую работу. В последующие годы наше знакомство переросло в дружбу — и в личную и в творческую.
Каждая встреча с ним обогащала меня духовно, будила творческую мысль, заряжала бодростью, верой в жизнь, в торжество добра и справедливости. Он часами мог рассказывать о полузабытых страницах истории русского народа, таких, например, как героическая оборона Козельска от золотоордынцев… Рассказы эти составили потом одну из самых ярких страниц романа-эссе «Память». А уж о декабристах, об их удивительных судьбах, их непреклонности, взаимовыручке, когда они оказались «во глубине сибирских руд», он, можно сказать, не говорил, а пел.
Поражала доскональность знания им предмета, о котором он отваживался писать. Вычитанное из книг — ладно, этим он не хвастался, хотя редкую книгу брал в руки с трепетом душевным, но добытое им из государственных или частных архивов буквально окрыляло его, делало счастливейшим человеком! Как он светился весь, как торжествовал, когда говорил: «Послушай, что я раскопал!»
Великую силу слова он понял еще в юности, запоем читая все, что попадалось под руку. Но, оказавшись в университете, получив доступ не только к книжным полкам главной библиотеки страны (Библиотеки имени В.И. Ленина), но и к первоисточникам, к пожелтевшим и выцветшим от времени архивам, перед словом он стал воистину благоговеть, как верующий перед святыней.
Связь времен, память народа, душа народа — все в нем, в слове. Немного таких, как он, было в университете, способных сутками напролет, с лупой в руках просиживать над архивными документами, рукописными книгами, рябившими в глазах церковно-славянской вязью…
С каким упоением рассказывал он о той поре! Молод был: хватало сил и на эти ночные бдения… Во всяком случае, казалось, что хватало. На самом жеделе подобные перенапряжения, увы, не прошли бесследно даже и для его, не хилого от природы, организма: в последние годы «прыгало» давление, не проходили головные боли, давало знать о себе сердце…
Привычка работать вот так, запоем, забывая не только об отдыхе, но даже и о еде, после университета не только не оставила, его, а, наоборот, еще более укоренилась.
Бывало, выслушав в очередной раз его «самоотчет» о сделанном, я удивленно всплескивал руками: «Как ты успеваешь?!» А Елена Владимировна, его жена, услышав в моем восклицании не только удивление, но и тревогу (а я действительно тревожился за его здоровье) говорила, словно бы жалуясь на него и одновременно ища поддержки:
«Вы понимаете, не может он работать, как все: не притащи за рукав к столу, не заставь хоть супу тарелку съесть — так и будет сидеть голодный, хоть сутки напролет!»
Люди, никогда не знавшие состояния вдохновения, творческих мук, выслушав такое, недоуменно спросят: «Зачем?» В самом деле, зачем? Чтобы хорошо заработать? Но он, Владимир Чивилихин, уже давно не был беден… очередной раз напечататься и удовлетворить свое тщеславие? Но слава у него уже была. И признание тоже: три лауреатские медали украшали его грудь… Так зачем же, зачем?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо подняться на ту же вершину духа, на которой обитал он — образованнейший человек своего времени, — духа, который зиждился на осознанной, выстраданной любви к своей Родине, к ее героическому прошлому и величественному настоящему, на восхищении деяниями предков, на неравнодушии к тому, что происходит в стране, вокруг тебя, сегодня.
Написал «на неравнодушии» и задумался: хорошее вроде бы слово, но и оно от частого употребления в наше время тоже стерлось, не задевает за сердце, не будоражит. Штампом стало. А ведь вдуматься если: сколько стоит за этим словом!
Легко быть неравнодушным в собственном доме — все, что происходит в нем, касается тебя, потому что ты в доме не случайный прохожий, попросившийся на ночлег, а хозяин!
Хозяин в своем доме, в своем жилище. Это чувство — одно из самых древних и хорошо знакомо каждому. Но для каждого ли столь же понятно, столь же естественно вот это: хозяин в стране? Верно, оно родственно первому, но, говоря языком науки, на много-много порядков выше. Чувствовать себя хозяином и после того, как ты сошел с крылечка своего дома и оказался то ли в лесу с топором, то ли на поле с плугом, то ли в цехе у станка, не так-то просто. Чувство хозяина человеку не выдается с рождением; оно воспитывается — и общественной системой, и самой жизнью… Самой жизнью, пожалуй, больше, потому что жизнь учит не словами, а делами, конкретными примерами.
Владимир Чивилихин в полной мере обладал этим благороднейшим чувством. И скажем прямо — не одни только радости дарило оно ему, чаще, пожалуй, оно приносило ему огорчения и даже страдания… Чтобы назвать один из своих очерков «Земля в беде», надо было очень (очень!) любить эту землю, глубоко страдать, переживать, видя, как новые и новые тысячи гектаров черноземов крадут у страны овраги, выдувают суховеи. Но зато сколько неподдельной радости и даже восторга в заголовке очерка об отряде молодых энтузиастов, отправившихся из Ленинграда в сибирскую тайгу, чтобы на практике доказать: лесам нужны не только леспромхозы, не только лесники, нужны предприятия нового типа, основанные на комплексном подходе к богатствам живой природы. «Шуми, тайга, шуми!» — как колокольный благовест, звучал этот заголовок, и слышалась в нем торжествующая радость по поводу спасенных кедровых лесов, хвала разумному, рачительному, хозяйскому подходу к делу.
В леса он был влюблен до самозабвения, относился к ним не как к «деловой древесине», а как к великому чуду природы, призванному не только ублажать человека в его житейских заботах, но и облагородить его. Своим благородством, мудрым совершенством, гармонией прежде всего. Лес сблизил его с Леонидом Леоновым, в котором он нашел не только единомышленника, но и учителя. Большая государственная дума о судьбе русского леса, да и не только леса, цементировала многолетнюю их дружбу. А как заботливо, как нежно пестовал он на своем дачном участке едва проклюнувшиеся на свет росточки кедров, ласкал их, как зеленых цыпляток, показывая друзьям…
Заброшенность старинных усадеб Москвы и Подмосковья буквально лишала его душевного равновесия… Поняв, видимо, что он не сможет излечиться от этой боли по утраченной красоте, какую являли собой садово-парковые комплексы Москвы — Кусково, Кузьминки, Останкино, Михалково, Фили-Кунцево, Лефортово, Чесменки, — он с головой углубился в архивные материалы, нашел живых энтузиастов паркового дела и написал блестящий научно аргументированный очерк об истории этих парков, поставив перед собой цель, достойную хозяина страны: возбудить к ним интерес общественности, а отцов города убедить в необходимости их восстановления…
И так во всем. Чувство хозяина движет его пером и в большой, оставшейся неопубликованной работе «Счастье открытий», написанной, видимо, в пору создания своей главной книги — романа-эссе «Память». Думаю, что он не включил ее как главу в названный роман только из-за опасения перегрузить его, как, впрочем, и другую прекрасную работу о трагической судьбе А.С. Грибоедова, увидевшую свет недавно.
Собственно, «счастьем открытий» и для него, как автора, и для миллионов читателей явился весь роман «Память» — не только эти главы. В нем он с необыкновенной силой проявил не только талант писателя, продемонстрировав свой, чивилихинский, стиль документальной прозы, но и талант исследователя, талант ученого — историка и литературоведа.
Глубине его исследований, посвященных полузабытым, а то и вовсе утраченным или извращенным страницам истории России, подивились даже искушенные читатели, посвятившие свою жизнь исторической науке, не говоря уже о том, чье имя легион. Прочитав «Память», люди поняли, насколько скудны, отрывочны и бессистемны по фактам, бледны и невыразительны по эмоциональному наполнению были их знания по истории Отечества, которые дала им школа, а иным дажеи вуз. И как благодарны были они писателю за его труд, за его уроки, пробуждавшие в их сердцах чувства горячей любви и гордости за свою Родину, за свой народ. Читательские письма почта доставляла ему буквально ворохами, некоторые из них, нередко добавлявшие что-то к уже открытому им или уточнявшие его, он приносил в редакцию: «Нашего современника», читал вслух, убеждал: «Это, ребята, надо напечатать! Обязательно!»
Имея в виду сказанное, беру на себя смелость утверждать: человек, прочитавший «Память» или хотя бы очерк «Счастье открытий» не сможет уже глядеть на затерянный где-нибудь в захолустье, в Тотьме, например, или в Белозерске, полуразвалившийся храм, как на дармовой кирпич, пригодный для строительства коровника (такие факты мне известны). Он замрет в молчании перед таким храмом, и сердце высветит ему лики безымянных холопов, с ношами кирпичей, взбегавших по крутым настилам наверх, к куполам, за которыми было уже само небо — величественное и непонятное…
И обязательно придет ему в голову мысль: «А вдруг этот храм ровесник Успенскому собору в Звенигороде — первому каменному памятнику архитектуры, возведенному на Руси после Куликовской битвы и сохранившемуся в изначальном виде?»
Именно так посмотрел впервые на звенигородский храм В.А.Чивилихин… И трудно не согласиться с его гипотезой, как и всегда у него в таких случаях, всесторонне мотивированной, научно обоснованной…
Не покидает его чувство хозяйской озабоченности и в минуты раздумий о нашей литературной смене. Не публиковавшееся до сих пор письмо в ЦК ВЛКСМ, написанное, видимо, накануне Всесоюзного совещания молодых писателей, красноречиво свидетельствует об этом. «Пишущий должен страдать за что-то такое, что заботит народ» — так он формулирует главную задачу, стоящую перед молодым писателем.
И мы знаем, что в этой формуле не умозаключение теоретика, а огромный опыт писателя. Без страдания, «без печали и гнева» (Н.А.Некрасов), без яростной одержимости, постоянной включенности в дела, которые «заботят народ», без любви к народу писателя нет и быть не может — вот что стоит за этой формулой. Сам он являл собой именно такой: тип писателя, в котором читатель, узнавая, и признавал еще и общественного деятеля…
Сохранение кедровых лесов и уникального творения природы — Байкала, земли как главного богатства народа, памятников культуры, состояние литературной критики, организация книгоиздательского дела, патриотическое и экологическое воспитание молодежи и школьников — все это и многое-многие другое заботило его, заставляло снова и снова браться за перо, чтобы до конца исполнить долг Гражданина и Патриота своей великой Родины.
И еще. Если бы не Елена Владимировна Чивилихина, вдова Владимира Алексеевича, верный его друг, то многие и многие страницы, которые остались неопубликованными при жизни писателя так бы лежали в туне и не увидели света. Она проявила, я бы сказал, ту же самую жилку исследователя, редактора, большого литературного работника. После смерти Владимира Алексеевича она издала несколько книг из произведений неопубликованных при его жизни, в том числе новый, незаконченней роман «Дорога». Он был в том состоянии, что если бы не подвижнический труд Елены Владимировны, никто бы не смог разобрать и довести его до публикации. Это надо было очень любить, понимать и знать Владимира Алексеевича, чтобы провести ту работу, которую провела она.
Причем я должен вам сказать, смерть Владимира Алексеевича была неожиданной совершенно не только для нас его друзей, но и для семьи, и конечно, Елена Владимировна не готовила себя к той роли, к той работе, которую ей приходится выполнять на протяжении всех этих лет. Вот такую работу, чтобы разобраться в архивах ушедшего писателя, причем внезапно ушедшего, буквально выполняет ну чуть ли ни целый исследовательский институт. Она все это делает одна, всех нас поражает своей подвижнической, еще раз повторю, работой.
Викулов Сергей Васильевич. О В.А.Чивилихине \\ Жить главным. – М. Молодая гвардия. 1986.
* * *
Если Владимир Алексеевич имел дело с честным, добросовестным человеком, он отдавал ему всю душу безраздельно. Но он умел безошибочно разгадывать человека фальшивого, и если он замечал хоть малейшую ноту фальши в его поведении, он вычеркивал его из своих близких друзей, потому, что он сам был кристально честным человеком, честным, мужественным.
* * *
Будучи сам человеком крупным, деятельным, целеустремленным, он и для своих, произведений искал героев подобных себе…
Острый ум, постоянная эмоциональная зараженность, железная логика в рассуждениях, энциклопедическая образованность делали его увлекательнейшим собеседником…
* * *
Чивилихин бывал всяким, бывал веселым, бывал, так сказать, озорным, но чаще всего был очень серьезным, очень вдумчивым, очень озабоченным и озабоченным не собственным благополучием, а благополучием родины, России, которой он принадлежал, как верный сын.